Восток - дело тонкое

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".
1768г.

новелла

Часть 1.

В деревне Мама, что в уезде Кацусика провинции Симофуса, жил человек по имени Кацусиро. Его предки издавна селились в этих местах, он владел многими полями и жил в полном довольстве, но с течением времени стал по своему легкомыслию гнушаться крестьянским трудом; поэтому хозяйство его пришло в упадок.
Родственники отвернулись от него, и он, досадуя на это, принялся искать способ поправить свои дела. Как раз тогда в деревню приехал торговец по имени Содзи Сасабэ. Он торговал шелком, который выделывают в Асикага, и каждый год приезжал из столицы в эти места, причем часто навещал родственников, живших в деревне.
Кацусиро хорошо знал его и обратился к нему с просьбой помочь и ему отправиться в столицу и стать торговцем. Сасабэ охотно согласился. Он сказал, что возьмет с собой Кацусиро на обратном пути, и назначил день своего возвращения.
Кацусиро очень обрадовался, распродал оставшуюся землю, закупил на вырученные деньги много шелка и стал ждать Сасабэ.Мияги,
Жена Кацусиро, была так хороша, что люди оглядывались, когда она проходила мимо, и нравом она тоже отличалась хорошим. Она была опечалена тем, что муж уезжает в столицу, и всячески пыталась отговорить его, но эта поездка была мечтой его жизни, поэтому пришлось ей смириться с предстоящей разлукой и собрать мужа в дорогу.

Всю последнюю ночь они проговорили. «Женская душа, лишенная поддержки, обречена блуждать по полям и лесам. Подумай, как горько будет мне без тебя. Помни обо мне днем и ночью и скорее возвращайся. Говорится: если будем живы, встретимся. Но в наше время никто не может сказать, что случится завтра. Пусть же в твоем суровом сердце живет жалость ко мне».

Кацусиро ответил, успокаивая жену: «В чужой стране человек подобен щепке, носимой волнами. Для чего мне оставаться там долго? Я вернусь осенью, когда свернутся листья кудзу. Не падай же духом и жди меня».
И с рассветом он оставил Восток, где люди шумны, как сороки, и поспешил в столицу.
В тот год, в лето правления Кётоку, камакурский наместник Сигэудзи повздорил с советником Уэсуги, и воины Уэсуги сожгли дотла дворец наместника.
Наместник укрылся у своих сторонников в Сосю. К востоку от столицы сейчас же возникла смута, все смешалось, каждый думал только о своем спасении, старики бежали в леса, а молодых согнали в боевые дружины. Одни селения горели, другие готовились к отражению врага и прятали женщин и детей. Людские души смутились, стоны и плач стояли над страной.
Жена Кацусиро тоже хотела бежать, но, вспомнив обещание мужа вернуться осенью, осталась в своем доме и так жила в душевном смятении, считая дни.
Наступила осень, но о муже не было ни слуха ни духа. Видно, сердце человеческое так же ненадежно, как и весь этот изменчивый мир, решила она и сложила стихи:

Весть о моей печали

Кто б милому мужу мог отнести?

Хоть ты, вечерняя птица,

Парящая над «Заставой встреч»,

Напомни ему, что осень прошла.

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".

Часть 2.

Но многие горы и долины разделяли их, и он не мог внять ее мольбам.
Между тем смута продолжалась, и все больше ожесточались людские сердца. Знакомые, изредка навещавшие Мияги, соблазнялись ее красотой и пытались склонить ее на любовь. Однако она, блюдя свою добродетель, с негодованием отвергала эти попытки и в конце концов перестала показываться людям.
Она жила в одиночестве, служанка ушла от нее, припасы кончились.
Так она встретила Новый год.
А войнам и мятежам все не было видно конца. Еще осенью Цунэёри, наместник в Восточной Симоно и правитель удела Мино, по приказу сёгуна двинулся совместно со своим родичем Санэтанэ из Тиба против Сигэудзи; камакурский наместник упорно оборонялся.
Появились шайки разбойников; они строили укрепленные лагеря и жгли и грабили окрестное население. Во всех восьми уделах Канто не осталось ни одного спокойного уголка, жестокость и алчность овладели людьми.
Что же касается Кацусиро, то, прибыв вместе с Сасабэ в столицу, он быстро распродал весь шелк и получил при этом хорошую прибыль, потому что жители столицы в те времена любили роскошь. Он уже готовился в обратный путь, когда вся столица заговорила о том, что дворец Сигэудзи сожжен, что воины Уэсуги гонятся за камакурским наместником и что весь восток объят пламенем смуты.
В слухах о любом событии, даже если ты сам был его свидетелем, всегда много вымысла. Тем более много вымысла должно быть в слухах о событиях, которые произошли в стране, скрытой за многими слоями белых туч.
И все же Кацусиро не находил себе места от беспокойства. В начале августа он выехал из столицы и двинулся в обратный путь. Но добраться до дому ему не удалось.
В горах Кисо за холмом Мисака в сумерках его остановили и ограбили разбойники. Затем он узнал, что на востоке всюду расставлены заставы, путников не пропускают ни туда, ни оттуда, и нельзя даже послать на восток письмо.
Кацусиро подумал: «Дом мой, конечно, сгорел, жена погибла, и на родине меня встретят, верно, только чужие люди, ожесточившиеся, как дьяволы». И Кацусиро повернул назад к столице. Достигнув провинции Оми, он вдруг почувствовал себя плохо. У него началась лихорадка.
Жил в селении Муса богатый человек по имени Кихэй Кодама. Он приходился родственником жене Сасабэ, и Кацусиро попросил у него приюта.
Кодама принял его, окружил заботами, пригласил лекаря и купил лекарства. Вскоре Кацусиро стало лучше, и он поблагодарил хозяина за его милости. Однако ходить он еще не мог, и волей-неволей ему пришлось прожить всю зиму и встретить весну в доме Кодама.
Постепенно у него появились друзья: все они, начиная с самого Кодама, относились к нему очень благожелательно, потому что он был прямодушным и веселым человеком.
Он съездил в столицу и навестил Сасабэ и снова вернулся в Оми к Кодама.
Так, словно сон, прошло семь лет.

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".

Часть 3.

На втором году правления Кансё началась смута в Кавати, одной из столичных провинций. Там схватились насмерть в междуусобной битве предводители рода Хатакэяма. Вокруг столицы стало неспокойно.
Весной разразился страшный мор. На улицах столицы валялись груды трупов, души людей погрузились во мрак безнадежности.
«Что же это я? — подумал Кацусиро. — Как мог я так опуститься? На что я надеюсь, оставаясь в этой далекой стране, живя милостями человека, который не связан со мною никакими узами? До каких пор я буду жить так? Что за злое у меня сердце! За эти долгие годы оно, словно поле, поросло травою забвенья, и я так ни разу и не вспомнил о жене, оставленной на родине. Пусть ее уже нет на этом свете, пусть она уже ушла в подземный мир — все равно я должен найти хотя бы ее останки и насыпать холм на ее могиле».
Он рассказал друзьям о своем решении, дождливым майским днем вышел в путь и на десятый день добрался до родного села. Время было позднее, солнце уже зашло. Темные тучи, готовые вот-вот разразиться дождем, низко нависали на землей.
Места были знакомые; Кацусиро решил, что не заблудится в темноте, и пошел полем, через густые заросли летних трав. Но, выйдя к реке, он увидел, что старый мост провалился в бурный поток. Кругом никого не было; не слышно было звона копыт; поля были запущены и заброшены; дороги заросли; многие дома разрушились.
Кое-где в уцелевших постройках, видимо, жили люди, но ни одна из этих построек не была похожа на дома, которые когда-то видел здесь Кацусиро. И в смущении остановился Кацусиро, не зная, куда идти.
Внезапно при звездном свете, блеснувшем в разрыве туч, он заметил в двадцати шагах от себя высокую сосну, расколотую молнией. Эта сосна росла у порога его дома, и он обрадованно зашагал к ней.
Дом его ничуть не изменился. Видимо, в нем жили: сквозь щели ветхой двери мерцал огонек.

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".

Часть 4.

Сердце Кацусиро забилось от волнения. Кто в его доме, жена? Или кто-нибудь чужой? Он кашлянул.
«Кто там?» — спросил голос из-за двери. Несомненно, это был голос его жены, хотя и очень постаревшей. Уж не сон ли это?
Едва дыша, он сказал:
«Это я, я вернулся! Но неужели ты живешь здесь по-прежнему, как раньше? Не думал я, что снова увижу тебя!»
Жена отворила ему. Лицо ее было темным, глаза глубоко запали, прическа растрепалась, и волосы рассыпались по плечам. Кацусиро с трудом узнал ее. Увидев мужа, она молча заплакала. Сердце Кацусиро сжалось, и некоторое время он не мог произнести ни слова. Затем он сказал:
«Разве мог бы я оставаться в чужих краях так долго, если бы знал, что ты жива? Но вот что случилось со мной. В тот год я уже собирался в обратный путь, когда в столице стало известно о мятеже в Камакура.
Рассказывали, что войска наместника разбиты, что наместник отступил в Сосю и что Уэсуги преследует его по пятам. На следующий день я распрощался с Сасабэ и покинул столицу. Это было в начале августа. В горах Кисо на меня напали разбойники, отняли у меня деньги и вещи и оставили мне только жизнь. Вскоре после этого я узнал от крестьян, что все дороги на восток — и в горах и по побережью — перекрыты заставами, что в ставку Уэсуги отправлен из столицы посол с приказом разбить наместника, что родина моя черна от пожарищ и кишит войсками.
Я не сомневался в твоей гибели и повернул обратно в столицу. Добрые люди из милости приютили меня, и я прожил у них семь лет.
Но в конце концов я затосковал и решил вернуться, чтобы взглянуть хотя бы на то место, где мы с тобой жили. Мне и во сне не могло присниться, что ты жива. Я не могу поверить своим глазам. Может быть, ты мне только мерещишься?»
Так говорил он, торопливо повторяя одно и то же.
Жена, сдерживая слезы, ответила:
«Расставшись с вами, я ждала осени, но вдруг все переменилось, мир стал страшен, соседи бросили дома и бежали за море или прятались в лесах. Те же, кто остались, озверели и, пользуясь моим одиночеством, принялись домогаться моей любви. Много горьких минут пришлось пережить мне, так как я решила скорее разбиться вдребезги, чем сделаться игрушкой для сластолюбцев.
Уже Млечный Путь в ночном небе возвестил о наступлении осени, а вас все не было. Я пережила зиму и встретила весну, а от вас не было даже вестей.
Я думала отправиться в столицу искать вас, но разве под силу женщине пройти через заставы, которые не пропускали и мужчин? И я осталась жить в этом доме одна, без надежд, и лишь лисицы и совы были моими друзьями.
Но теперь вы снова со мной, я рада, и обида моя прошла. Ведь если бы в ожидании я умерла от любви, никто бы не узнал, как мне было горько».
И она вновь расплакалась.
«Ночь коротка», — ласково сказал Кацусиро, и они улеглись спать.

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".

Часть 5.

Холодна была ночь, всхлипывал ветер в бумажном окне, но усталый Кацусиро спал крепко.
В пятую стражу, когда в небе забрезжил предрассветный сумрак, Кацусиро замерз и в полусне потянулся за одеялом.
Что-то зашуршало у него под пальцами, и он проснулся. На лицо его упала холодная капля. Может быть, идет дождь и протекает крыша, подумал он и открыл глаза. Крыша была сбита ветром, и со светлеющего неба нагло глядел месяц. Двери были раскрыты настежь. Бамбуковый пол прогнил, в зияющие щели густо проросла трава. С травы стекала роса, и одежда Кацусиро промокла насквозь. Дикий плющ оплел стены, двор перед домом утопал в сорной траве, и, хота был разгар лета, на всем лежала печать осеннего запустения.
Жена куда-то исчезла. «Может быть, все это — проделки лисы?» — подумал Кацусиро. Однако дом, в котором он находился, был, несомненно, его собственным домом, хотя и пришел в крайнее запустение. Он узнавал и просторные комнаты, и дворовые постройки.
Некоторое время он только растерянно оглядывался. Затем, поразмыслив, он решил, что жены его уже нет в живых, опустевший дом превратился в логово лисиц и барсуков, и потому здесь могут появляться странные оборотни и призраки.
«А может быть, это тоскующая душа жены приходила ко мне?»
Да, случилось так, как он и предполагал еще в столице.
Он не мог даже плакать и спустился во двор, вспоминая старинные стихи: «Лишь я остался в живых…»
Во дворе он увидел земляной холмик, прикрытый от дождя и ветра старой ставней. «Верно, отсюда являлся ночной призрак».
Кацусиро стало страшно и грустно. У могилы он заметил чьи-то приношения, и среди них — дощечку с наклеенной бумажкой, на которой виднелась полустертая надпись. Кацусиро узнал почерк жены.
Не было там ни посмертного имени, ни даты, только стихи, выражавшие тоску последних минут.

Вот что случилось со мной!

Но не угасла надежда

В любящем сердце моем:

Здесь до последнего вздоха

Встречи с тобой я ждала.

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".

Часть 6.

Впервые Кацусиро понял, что никакой надежды больше нет, и со стоном повалился на могильный холм.
Как это страшно, — ведь он не знает даже, когда она умерла, ни года, ни дня и месяца! Может быть, удастся узнать у кого-нибудь?
Солнце стояло уже высоко, когда он, осушив слезы, вышел на дорогу. Он отправился к соседнему дому. Хозяин дома, человек совершенно ему не знакомый, подозрительно спросил: «Кто вы такой?» Кацусиро вежливо поклонился и сказал: «Я был хозяином вот этого дома. Семь лет назад я уехал по делам в столицу и вернулся только вчера ночью. Дом мой развалился, и никто там больше не живет. Я нашел там могилу. Видимо, моя жена умерла, и меня очень печалит, что я не знаю, когда это случилось. Если вы знаете, скажите мне».
Хозяин ответил: «Как грустно слушать ваши слова. Увы, я поселился здесь всего год назад и ничего не знаю о тех, кто жил в деревне раньше. Прежние жители бежали отсюда в дни мятежа, а нынешние пришли из других мест. Правда, есть здесь один старик, который, кажется, живет в этой деревне давно. Время от времени он бывает в вашем доме и ухаживает за могилой покойницы. Этот старик должен знать, когда умерла ваша супруга».
Кацусиро спросил: «Может, вы скажете, где живет этот старик?»
«Он живет в хибарке, — сказал хозяин, — в ста шагах отсюда, если идти к морю. У него есть поле, где он сеет лен».
Кацусиро поспешно отправился к этой хибарке и увидел там согбенного старика лет семидесяти, который сидел на рогоже перед очагом и пил чай.
«Поздно же ты вернулся», — сказал старик, едва Кацусиро появился перед ним, и Кацусиро узнал в старике Урума, одного из прежних жителей деревни.
Кацусиро принес старику поздравления по поводу долголетия, а затем рассказал обо всем, что с ним произошло, начиная с того дня, как он уехал в столицу, и кончая странными событиями прошлой ночи. Со слезами на глазах поблагодарил он старика за то, что тот взял на себя труд похоронить жену и ухаживать за ее могилой.
Старик сказал: «Летом, когда ты уехал в далекие края, кругом зазвенели мечи и копья, жители бежали кто куда, молодых согнали в военные дружины, и покинутые поля обратились в пустыри, кишащие лисицами и зайцами. Только твоя верная супруга, помня о твоем обещании вернуться осенью, не ушла из дома. Я тоже заперся в своем доме, потому что ноги мои болели, и я не смог бы пройти и ста шагов. И никогда мои старые глаза не видели ничего столь печального, как эта молодая женщина на поле боя, ставшем вскоре обиталищем чудовищных духов.
Прошла осень, наступила весна, затем лето, и десятого августа твоя супруга умерла. Ее смерть безмерно огорчила меня. Я своими руками вырыл могилу и опустил в нее гроб, а на могильном холме поставил дощечку со стихами, в которых твоя жена прощалась с этим миром. Я от всего сердца возложил на ее могилу и свои скромные приношения.
Я никогда не владел кистью и не смог обозначить месяца и дня ее смерти. Прошло уже пять лет, а у покойницы до сих пор нет еще посмертного имени, потому что до храма далеко.
И вот этой ночью к тебе, несомненно, приходила душа твоей верной жены, чтобы рассказать о своей обиде. Пойдем же на ее могилу и усердно помолимся».
Сказав так, старик, опираясь на палку, повел Кацусиро к могиле. Всю ночь они горевали и возносили над могилой молитвы.

Уэда Акинари

"Ночлег в камышах".

Часть 7.

Сон не шел к ним, и старик стал рассказывать:
«Давно это было — когда еще не родился мой дед и даже дед моего деда. В нашей деревне жила прекрасная девушка по имени Мама-но Тэкона. Дом ее был беден, но она и в простом платье, босая и непричесанная была красива, как луна в пятнадцатую ночь. Когда она улыбалась, казалось, что распускаются цветы.
Говорили, что она красивее столичных кокеток, облаченных в шелка и парчу. И не только жители нашей деревни, но и господа из столицы, и приезжие из других стран домогались ее любви. Но ее это только огорчало, и она стала тосковать. Она не могла ответить на любовь всех, вышла вон там на берег и бросилась в море.
Об этом печальном случае люди сложили в старину песни, которые передавались от отцов к детям. Как жалко мне было эту девушку, когда мне, мальчику, рассказывала о ней моя мать!
Но сердце твоей покойной жены тяготила тоска, которая много горше тоски юной Тэкона».
Старик рассказывал и плакал. Старикам трудно сдерживать слезы.
Нет слов, чтобы передать печаль Кацусиро.
Выслушав рассказ, он выразил свои чувства в таких неумелых стихах:

Когда-то в старину

Одну лишь Тэкона любили,

Как я люблю тебя.

Одну лишь деву так любили:

Прославленную Тэкона!


Печаль человека, который может выразить свои чувства словами, много легче печали того, кто не может связать двух слов.

Все это рассказал один торговец, который часто бывал в тех краях.

Падение

притча



Один ученик спросил своего наставника-суфия:

Учитель, что бы ты сказал, если бы узнал о моем падении?

– Вставай!

– А на следующий раз?

– Снова вставай!

– И сколько это может продолжаться – все падать и подниматься?

– Падай и поднимайся, покуда жив! Ведь те, кто упал и не поднялся, мертвы.

СУФИЗМ: РЕЛИГИЯ ИЛИ МАГИЯ?

часть 1.

Большинство религиозных учений проповедуют аскезу и умеренность в физических радостях. В отличие от них, суфизм утверждал, что, раз существуют телесные нужды, их следует удовлетворять: "Нам стоит иметь то, что мы можем иметь, но если мы не можем этого иметь, то не нужно переживать об этом".
Суфии проповедовали союз материального и духовного, что многих шокировало. Кроме того, они признавали истинность мистического пути других верований, чем навлекали на себя гнев многих мусульманских богословов.

Впоследствии суфизм обособился в общину. Сторонники других вероучений относились к ним с предубеждением, даже смеялись над ними; им пришлось уйти в горы и жить отшельниками в пещерах.



И все же суфии старались донести свое учение до других людей. У них появилось много последователей. Суфизм дошел до Персии, но, поскольку он не находил понимания у сторонников устоявшихся религий, суфии стали выражать свое мировоззрение не в проповедях, а в поэзии и музыке.
Мудрость их звучала в строках знаменитых поэтов — Хафиза, Руми, Шамс-е-Табреза, Саади, Омара Хайяма, Низами, Фарида, Джами и других.

Но почему все-таки суфии завоевали репутацию магов и мистиков?
Суфии действительно способны творить чудеса (в нашем понимании), но они считают, что, во-первых, по причине разнообразного воздействия чудес на людей совершать их можно только в случае крайней необходимости, по возможности придавая им вид случайных событий, а во-вторых, чудеса нельзя понять или дать им определение, иначе они потеряют всякий смысл.



Вот описание одного из чудес, совершенного Абд-аль-Кадиром Джилани, основателем суфийского ордена Кадири, оставленное шейхами Умру Османом Сайрафинном и Абдулхаком Харини:

"В третий день месяца Сафар 555 (1177) года мы находились в присутствии нашего шейха в его школе. Он встал, надел деревянные сандалии и совершил омовение. Затем он совершил два раката намаза, издал громкий крик и бросил одну сандалию в воздух так, что нам показалось, что она исчезла. Крикнув еще раз, шейх бросил в воздух вторую сандалию, которая также скрылась из виду. Никто из присутствующих не осмелился обратиться к нему за разъяснениями.

Через 30 дней в Багдад прибыл караван с Востока. Путешественники заявили, что привезли шейху подарки. Мы посоветовались с Сейидом, и он позволил нам принять их. Эти люди передали нам несколько одежд из шелка и других материй, а также те самые сандалии, которые шейх бросил в воздух месяц назад. Вот что они рассказали:

"В воскресенье, в третий день месяца Сафар, наш караван находился в пути, как вдруг на нас напали арабы под предводительством двух главарей. Разбойники убили некоторых наших товарищей и ограбили караван. После этого они сразу же удалились в близлежащий лес, чтобы разделить добычу.

Оставшиеся в живых купцы собрались на краю этого леса. Нам пришло в голову, что мы можем попросить Сейида помочь нам в нашей беде, так как грабители лишили нас возможности продолжать путешествие. Мы решили подарить ему что-нибудь в знак благодарности, если сумеем благополучно добраться до Багдада, хотя в сложившейся ситуации это представлялось нам весьма сомнительным.

Не успели мы принять это решение, как все мы были встревожены двумя громкими криками, раздавшимися на поляне. Мы подумали, что на этих арабов напала другая шайка и сейчас между ними идет бой.
Вскоре после этого к нам подъехала группа грабителей. Они сказали, что случилась беда, и попросили нас принять наше имущество обратно. Мы подошли к тому месту, где лежали наши товары, собранные арабами, и обнаружили их предводителей мертвыми, причем у головы каждого из них лежала деревянная сандалия".

Помимо "чудесных" манипуляций, суфии занимались алхимией и другими магическими практиками. Однако делалось это не ради самих чудес, а для того чтобы в аллегоричной форме выразить постулаты своего учения.
Так как суфизм в качестве теологического учения подвергался гонениям со стороны ортодоксального ислама, большинство суфийских текстов "маскировалось" под труды по магии. Но стоит исследователям покопаться в них — и откроется их истинная суть…

Суфийская притча о силе слова.
(Хазрат Инайят Хан)

Есть история о том, как Суфий лечил больного ребёнка.
Он повторял несколько слов, и потом отдал ребёнка родителям со словами, “Теперь с ним всё будет в порядке”.
Кто-то, будучи настроен против, сказал, “Как может такое случиться, что после произнесения нескольких слов, человек будет исцелён?”
От мягкого суфия никто не ожидал грубого ответа, но на этот раз он повернулся к тому человеку и сказал, “Ты ничего не понимаешь в этом. Ты дурак”.
Человек был очень оскорблён. Его лицо побагровело. Он вскипел.
Суфий сказал: “Если слово имеет силу сделать тебя злым и горячим, почему ему не иметь силу исцелять?”

Пророки умерли, но западает в души
Остаток их речей, хоть и звучит всё глуше.

***

От знаний пользы нет, ум – тягостное бремя,
Неразумение доходней в наше время.

***

Отдай просящему последнюю монету;
Всё, собранное впрок, рассеется по свету.

***

Отныне мысли я держу в секрете,
Чтоб не пугали ближних мысли эти.

Аль-Маарри

Как Насреддин троллил дервиша

притча Востока

Это странная притча. Скорее это не притча, а пособие для троллей. Но, как известно - Восток дело тонкое, там это считается мудростью.

***

Однажды завязался спор между Муллой Насреддином и дервишем, выдававшим себя за мудреца.
Мулла задал ему несколько вопросов, но дервиш не ответил ни на один.

Наконец дервиш рассердился и сказал:

- Я могу задать тебе такие вопросы, что на них не ответил бы даже твой дед.
- На свете нет такой вещи, которой я бы не знал - ответил Мулла.

- Знаешь ли ты, где центр земли? - спросил дервиш.
Мулла воткнул свою палку в землю и сказал:
- Здесь!
- Докажи! - закричал дервиш.
- Если не веришь, можешь произвести вычисления.
Дервиш задал второй вопрос:
- Сколько звёзд на небе?
- Столько, сколько волос на моём осле.
- А где доказательства?
- Не веришь, - ответил Мулла, - иди и сосчитай.
- А сколько волос у меня в бороде? - спросил дервиш.
- Столько, сколько на хвосте моего осла.
Дервиш рассвирепел:
- Ты лжёшь!
Мулла спокойно ответил:
- Я не вру. Вот твоя борода, а вот хвост моего осла. Тяни по волоску из своей бороды и из хвоста моего осла - и если счёт не совпадёт, тогда и упрекай.

Ум есть - сила не нужна

Притча Востока

Жил когда-то непобедимый воин, любивший при случае показать свою силу. Он вызывал на бой всех прославленных богатырей и бойцов и всегда одерживал победу.

Однажды он услышал, что в горах поселился отшельник - большой мастер рукопашного боя.

Он отправился искать отшельника, нашел его и замер в удивлении: он ожидал увидеть могучего бойца, а увидел старика, упражнявшегося перед хижиной в старинном искусстве вдохов и выдохов.

- Неужто ты и есть тот человек, которого народ прославляет как великого воина? Воистину людская молва сильно преувеличила твою силу. Ты даже не сможешь сдвинуть с места каменную глыбу, у которой стоишь, а я смогу поднять ее вместе с тобой, - презрительно сказал богатырь.

- Внешность бывает обманчива, - спокойно ответил старик. - Каждое утро я спускаюсь в ущелье и приношу оттуда каменную глыбу, которую разбиваю головой в конце моих утренних упражнений. На твое счастье, сегодня я еще не успел этого сделать, и ты можешь показать свое умение. Ты же хочешь вызвать меня на поединок, а я не стану драться с тем, кто не сможет сделать такой пустяк.

Раззадоренный богатырь подошел к камню, что было сил ударил его головой и свалился.

Вылечил добрый отшельник незадачливого воина, а потом долгие годы учил его искусству побеждать разумом, а не силой.

Уводящий

Приходящий в ночной тишине,
говорят, что Ты невидим,
но это неправда.
Я знаю сотни людей,
и каждый видел Тебя
хотя бы один раз.
Несколько бедных и глупых
не успели Твой лик разглядеть,
изменчивый многообразно.
Ты не хочешь мешать нашей
жизни. Ты не хочешь нас испугать
и проходишь в тишине и молчанье.
Глаза Твои могут сверкать,
голос Твой может греметь.
И рука может быть тяжела
даже для черного камня.
Но Ты не сверкаешь.
Ты не гремишь
и не дашь сокрушенья. Знаешь,
что разрушенье ничтожней покоя.
Ты знаешь, что тишина
громче грома. Ты знаешь,
в тишине приходящий и
уводящий.

Н.Рерих

Абу Нувас

"Настало утро, и запели птицы..."

Настало утро, и запели птицы.
О братья, не пора ли нам напиться?

Проснитесь же! Кувшин скорбит о том,
Что день грядет, а мы объяты сном.

Вино еще не смешано с водою,
Смешаешь их - расстанешься с бедою.

Все радостным покажется вокруг,
И станет шутником твой хмурый друг.

Урод красавцем станет, а тупица,
Вдруг поумнев, на нас не будет злиться.

Так выпьем, чтобы нам с утра опять
Блистать умом, шутить и хохотать.

***

"Кубки, наши соколы..."

Кубки, наши соколы,
За вином летают;
Лютни, наши луки,
Сладостно играют.
Наша дичь - газели,
Утренние зори,
А добыча - девушки
С нежностью во взоре.
С пылкими сраженьями
Наши ласки схожи,
И бои ведем мы
На любовном ложе,
Кровь не проливаем,
Без греха воюем,
Утром мы пируем,
Вечером пируем.

***

"Ты глыбой ненависти стал..."

Ты глыбой ненависти стал,
Стоишь - не сдвинуть: крепче скал.

С тобой общаться - как на гору
Карабкаться в плохую пору.

Аллах, когда тебя лепил,
Не подсластил, не посолил.

Я разгадать тебя пытался,
Но, что ты, так и не дознался.

Смех тратить на тебя - грешно,
Воздать хвалу тебе - смешно.

Посмотришь на тебя, о боже!
Лицо с пометом птичьим схоже.

И если ночь ты пережил,
Пусть утром хлынет кровь из жил.

А если очутился в море,
Дай бог, чтоб утонул ты вскоре,

***

"Где в жизни что-нибудь найдешь..."

Где в жизни что-нибудь найдешь, имеющее сладость?
Все в жизни горько, как миндаль, а горечь нам не в радость.

И разве не заметил ты, что даже в самой сути
Жизнь - это горькая вода, в которой столько мути?

(Перевод М. Кудинова)

"Стены и замки в степях и горах..."

Стены и замки в степях и горах
Волею судеб рассыплются в прах.

Разум бессонный о смерти твердит,
Дней быстротечность внушает нам страх.

Грусть коротка у безмолвных могил,
Кратко веселье на шумных пирах.

Жалкая доля - лишь саван да гроб -
Все достоянье в обоих мирах.

(Перевод Б. Шидфар)

Абу Нувас

762-814г



Об Абу Нувасе и его стихах высказывались разные, зачастую противоположные мнения.
Так, знаменитый арабский ученый и литератор Абу Убейда (728—825) говорил, что Абу Нувас — «предводитель всех новых поэтов».
А правитель Андалусии аль-Мансур (X в.) запрещал сыновьям знатных людей слушать песни на слова Абу Нуваса, потому что ого стихи «отвлекают от ратных подвигов и зовут к наслаждениям, заставляя забывать о боге».
Стихи Абу Нуваса приводятся почти во всех средневековых трактатах как образцы «лучшего писания» или «лучшего сравнения», они разбросаны по антологиям и даже историческим хроникам.
Популярность его была столь велика, что многие молодые поэты, стремясь прославиться, выдавали свои стихи за стихи Абу Нуваса.
У Абу Нуваса было лишь одно оружие — поэтическое слово, и он умело пользовался им, отстаивая свое достоинство человека и поэта. Его сатиры повергали врагов в трепет. Его же любовными и «винными» стихами восхищались все, их заучивали наизусть и цитировали.
Слава Абу Нуваса распространилась к тому времени во все края обширного государства.
У нас нет достоверных сведений о последнем годе жизни поэта. Одни его биографы говорят, что его избили до смерти за сатиру против вельможи из рода Нейбахт, другие — что он погиб от яда, подсыпанного в пищу од-ним из многочисленных врагов. А может быть, Абу Нувас умер от тяжелой болезни — ведь в своих стихах он жалуется па недуг, надолго приковавший его к постели. Умер Абу Нувас в 813 г.

„Жизнь – это пир, где для одних – веселье и утеха,
А для других – утехи нет, другим уж не до смеха.
Один богатством окружен – что делать с ним, не знает,
Другой, промаявшись весь день, голодным засыпает.
И так издревле повелось: одним нужна лишь малость,
А у других – желаний нет: им в жизни все досталось.“

Абу Нувас

КАМИКАДЗЕ



История этого понятия давняя.
В 1274 г., а потом и в 1281 г. корабли монгольской армады хана Хубилая (внука Чингизхана) приближались к берегам Японии для ее завоевания.
Все японцы и император усердно молились богам и надеялись только на чудо божественного спасения от нашествия. И оба раза чудо произошло. Мощнейшие тайфуны дважды уничтожали монгольский флот на подступах к Японии (во второй раз вместе с 107 тыс. воинами).
Японцы назвали эти тайфуны - «камикадзе» - божественным ветром, т.к. верили, что эти тайфуны наслали боги.
С тех пор явление «камикадзе» стало понятием последней надежды, спасением от гибели, поражения и тяжелых бедствий.
Во время войны на Тихом океане Японии и США слово «камикадзе» стало использоваться для обозначения японских пилотов-смертников, появившихся на заключительном этапе войны, как последней надежды избежать поражения.



Из наставления пилотам камикадзе:

"Когда цель окажется в пределах видимости, наведите прицел на середину корабля.
Войдя в пике, крикните изо всех сил "Хисацу!" (Рази без промаха).
Принципиально важно перед столкновением не закрывать глаза.
Внезапно вы почувствуете, что плывете по воздуху.
В этот момент вы увидите лицо матери.
Все цветы сакуры Святилища Ясукуни в Токио радостно улыбнутся вам.
Потом вас больше не будет".



Сжигаю в печи тетрадь
С Дзисэй товарищей дорогих.
Некому её передать, я последний…
Корчатся в огне страницы,
Дым имена уносит…

Лейтенант Фудзимура Садао





Дзисэй - это предсмертное стихотворение, которые складывается в последние часы: перед боем, из которого уже не вернешься, ритуальным самоубийством (у самураев, они и были родоначальниками дзисэй), а также перед казнью...
Его еще называют «стихом смерти».
Дзисэй писались в стиле танка или хокку.

Камикадзе писали дзисэй на маленьком кусочке белого шелка.



Некоторые записывали дзисэй товарищей в свои блокноты. Дзисэй клали в специальную маленькую шкатулку бако, которую каждый воин должен был сделать сам из ореха, вяза или сосны.
Вместе с дзисэй в бако помещали пряди волос и какие-нибудь небольшие личные вещи. После того, как камикадзе выполнял задание, бако вручали родственникам, вместе с грамотой о присвоении самурайского титула семье погибшего.
В августе 1945 года в некоторых бако лежали даже последние молочные зубы, выпавшие у юных пилотов. Ведь многим из них было 17-18 лет.



Отдавая дань традиции, которая у нас называется "последнее слово", японские воины говорили о красоте мира и мужестве, надеясь, что их "памятное" высказывание останется в веках.

Поразительные стихи.
В них чувствуется жизнь и одновременно смерть. Человеческая мысль - ёмкая, сильная, эмоциональная...

Пылающим, разящим мечом
Обрушится на врага мой
Божественный Накадзима «Оцу».
А я из облака буду смотреть на пожар,
Смеясь и напевая песнь О-Шии.

Лейтенент Акира Сэйгадзу





Каждая вещь исчезнет:
даже рисовое поле
с белым танцем цапли.

Авторство не известно


Мать учила меня доброте и честности.
Ныне я опаду и останусь благоуханием
В небесах над Ямато.

Авторство не известно



Давно пора лечь спать,
А я снова и снова
Комкаю бумагу.
Грубой, неумелой рукой
Пытаюсь рисовать портрет
Прекрасной Таки-Сан.
Но ни перо, ни карандаш, ни кисть
Изобразить не могут ЭТИ глаза.
Но я упорный…
Я стараюсь…

Хаякава Цутому



***

Япония просит включить в список Всемирного наследия ЮНЕСКО письма камикадзе.

Музей мира в Минамикюсю, японская префектура Кагосима, надеется, что в список Всемирного наследия будут включены 333 письма камикадзе, хранящихся в этом музее среди 14 тысяч документов, имеющих отношение ко Второй мировой войне.
ЮНЕСКО действительно обратилась с ежегодным предложением о внесении новых записей в ее международный регистр в рамках программы "Память мира", основанной в 1992 году с целью создания документального наследия человечества"

Шел я в небесную даль

Шел я в небесную даль,
Куда, я и сам не знаю,
И увидал наконец:
Меня обмануло облако...
Прикинулось вишней в цвету.

Сайгё